2-го декабря в российский прокат выходит новая работа Рената Давлетьярова – военная драма «Летчик» (2021). После предпоказа на международном студенческом фестивале ВГИК нам удалось поговорить с режиссёром не только о работе над фильмом, но и об актёре Петре Фёдорове, о том, какой жанр самый сложный, и даже о трудностях киноведения.
Арт-кафе ВГИКа, день. Я прихожу за час до встречи с Ренатом Фаварисовичем, пересматриваю вопросы. Вдруг выясняется, что прийти он не сможет – зато сможет дать интервью по телефону. Ищу программы для записи разговора, но чудом спасён одногруппницей (пожизненная благодарность, Арина), и записываю разговор с её телефона. Со словами после приветствия «я надеюсь, что всё запишется» – начинаю. Вместо небольшой беседы получаю сюрприз: разговариваем больше получаса.
— Во вторник на показе вы сказали, что хотели бы поговорить про фильм не по-киноведчески. Поэтому я постараюсь по-жизненному.
— Можно и по-киноведчески! Но если брать, знаешь, киноведческое «а почему вы не взяли другую повесть, и не сняли по ней другой фильм», это не киноведение, а ерунда. Киноведчески там много чего можно поговорить: по съёмкам, по пластике, по актёрской игре, по всяким задачам. Там киноведения много. Вопрос в том — что: киноведение? «А почему вы не стали футболистом?» – можно задать такой вопрос. Готов отвечать на вопросы о материале.
— Несколько лет назад вы сказали в интервью, что иногда вам необходим «месячный покой». При этом в прошлом году вы взяли режиссёрский курс, у вас продюсерские и режиссёрские проекты. Как удаётся всё это совмещать?
— Я нахожусь сейчас, честно говоря, на грани нервного истощения. Я очень устал, очень. Производство картины было самое тяжёлое за всю мою карьеру. Всё, что могло случиться плохого в производственном плане – всё эта лента испытала. Продакшн был тяжелый, потом навалилась пандемия. Таким образом, это превратилось в какой-то дикий кошмар. С другой стороны, может быть, это и неплохо. Картина долго не получалась во время монтажа, я не мог ничего понять впервые. Когда я вроде бы доволен материалом, актёрской игрой, как это снято – а кино мне не нравилось. Ну, и я в очередной раз убедился, что очень важно в процессе, в важнейшем процессе монтажа – перестать влюблёнными глазами смотреть на свой материал. Конечно, каждому человеку это дорого, вспоминая, как это досталось, как дорого это стоило, как трудно это было; как это красиво, в конце концов. Тут ещё, да, появился режиссерский курс у меня, и я как-то с большим трудом сейчас доживаю до Нового года. А взять и поехать некуда особо! Кроме Байкала всё закрыто. Три года я без отпуска, это правда. Как это всё получается – сказать не могу. Просто по уму – ты живёшь и работаешь. Ну, и, собственно, на этом всё.
— Получается ли успевать что-то смотреть, за последние несколько месяцев были какие-то сильные впечатления?
— У меня сейчас идёт горячая пора начала проката. Я, конечно, периодически что-то смотрю. Сейчас меня очень интересует то, что происходит в сериальном производстве. В частности, в российском – я считаю, что там большие победы. Это сильно отличается от канального продакшна. Я связываю это с некоторыми вещами, например, меньше ограничений, даже внутренних, что невозможно в рамках федерального канала. Мне очень нравится то, что делают ребята в «Эпидемии» (2018-…), «Перевале Дятлова» (2020). Я хочу этим заняться, но пока не понимаю как. Сначала нужно узнать технологию. Я сейчас внимательно присматриваюсь, как это сделано, изучаю с большим удовольствием. Понятно, что американские новинки стараюсь не пропускать.
— При этом у вас была сериальная версия «А зори здесь тихие…» (2015), хотя ещё не для стриминга.
— Всё-таки это другое немножко. Сама повесть предполагала наличие материала для 4-х серий. После показа на Первом канале я узнал, что мы установили рекорд как самый рейтинговый мини-сериал за всю историю российского телевидения на момент выхода! А вот как снимать 8 серий? Я знаю, как ставить камеру и снимать, но как это уместить в производстве? Там очень жёсткий график. Ты должен снимать по 8, по 10 минут, это я себе с трудом представляю. Даже когда ты снимаешь 3-4 минуты – это уже на последнем дыхании. А как такой большой хронометраж вкладывать, чтобы ещё что-то получалось? Без понимания это витание в облаках. Когда ты написал сценарий, сделал режиссёрскую разработку, фильм на 90% превращается в производство. Ты всё должен придумать до того.
— Вы начинали с комедии. Есть ли планы когда-нибудь вернуться к комическому, к истокам, или пока что нет таких настроений?
— Это очень интересный вопрос, к которому я возвращаюсь всегда. Ничего величественнее и сложнее, чем производство комедии, не существует. Снобы – киноведы, кстати, во многом – считают это низким жанром. Я соглашусь, в том случае, если это какая-то сортирная комедия и пошлятина. Но ведь величайший кинематографист всех времён – Чарли Чаплин. Он не снимал ни одной драмы. Я снимал первую комедию не потому, что мечтал быть режиссёром. Это просто получилось так. Это же адаптация американского сценария. И я, как дурак, подписался на эту авантюру. Я не люблю об этом вспоминать, потому что я не настолько талантлив, чтобы снимать комедии. Потом мне уже понравилось, и я стал работать режиссёром. Я продюсирую комедии. Но снимать как режиссёр – конечно, нет. Я даже не могу вспомнить комедии последних лет, которые бы мне сильно понравились. У нас можно назвать «Горько!» (2013): совершенно смело сделанная история. Я думаю, что это первый и последний раз. Немножко маргинально, но дико смешно. Если говорить об американском, то это «Мальчишники» (2009-2013). Всё остальное нельзя досмотреть до конца. Надеюсь, мне самому хватит ума не снимать.
— У меня сложилась картинка, когда вы сказали про американцев! Когда я смотрел ваш дебют, «Мою безумную семью» (2011), было ощущение какого-то, что ли, американского духа.
— Не смотри эту картину, во-первых, никогда. Я её и не смотрел с тех пор, как она вышла. Что касается американцев, то я считаю, что в картинке, монтаже, конечно, нужно учиться у американцев. У нас же есть иллюзия про экспериментальное кино. Я считаю, что это делать проще, чем честное жанровое кино. Сказать, что вот это вот для некой «элиты» – это такая уловка, я в неё не верю. Я своих студентов этому учу. Выйдете из ВУЗа – можете снимать, что угодно. Но у вас должна быть профессия в руках. Тебе профессия не помешает, даже если ты начнёшь снимать заунывное длинное кино. В этом жанре, особенно в России, маскируется очень много людей. Ты уверен, что Ван Гог мог написать человеческий портрет или руку? Если бы сказали: «вот тебе натурщик, вот рука. Можешь написать?». Ответ очевидный: он был профессиональный художник. А люди, которые зачастую работают в нашем кино, если ты попросишь условную руку нарисовать, этого не сделают. Легко скрываться за туманностью, за сложностью, непонятостью, шифрованием пустоты. Это очень просто. Кино для фестивалей должно быть, но нам не хватает кино, которое было бы востребовано, пафосно скажем, «народом». Вот это надо учиться делать. Научиться можно, научить – нет.
После 17-ти минут разговора я вспоминаю, что неплохо бы перейти к, собственно, новому фильму режиссёра.
— Хотя вы снимаете в совершенно разных жанрах, все фильмы объединяет какая-то удивительная любовь. В дебютной работе песня о любви на титрах, в «Летчике» песня про любовь возвращает героя к жизни. Можно ли жить без любви?
— Если мы с вами будем рассуждать как «материалисты и учёные», то нужно понимать, что существует гормональный фон человека. Это заложено матерью-природой. Можно сказать, что любовь – это гормональные сдвиги в человеческом организме, которые вас будут вести к продолжению собственного рода. Если перестать быть поэтом, а сказать просто: человек, Homo sapiens, который не хочет продолжения собственного рода, это ненормально, отклонение от нормы. Второе – утилитарное объяснение. Мне предлагали в этой картине оставить только линию нашего героя, летчика. Вот теперь представь: молодая пара, парень и девушка, собираются в кино. Стоят у афиши, выбирают. Ради чего девушка пойдёт на этот фильм? Ради железного самолета? Нет, конечно. Она пойдет смотреть на большую чистую любовь. Третье – я не люблю пафос, я его ненавижу. Родина – это не просто лозунг. У тебя мать, у тебя любимая, у тебя есть твой город, история твоей страны. И это всё конкретное – и есть Родина. Другое дело, что любовь на войне была драматичная всегда. Люди расставались без надежды когда-нибудь увидеться. Любовь в такое время – это всегда драма.
— Что привлекает вас в актёре Петре Фёдорове, которого вы снимали неоднократно? Почему случилось такое родство?
— Ну, это непонятно, почему оно случилось. Я искал артиста на «Беглецов» (2014), не свою картину, и увидел его в картине «Пирамммида» (2011). И тогда понял, что этот парень – вылитый герой, который нам нужен. В «А зори здесь тихие…» (2015) уже я его брал, потому что понимал всю сложность этой роли. Это очень физиологически тяжёлая история, помимо актёрских вещей. Надо бежать, прыгать, стрелять, ну, и, конечно, играть драматическую роль. Петя – по-настоящему мощный человек, Петя не спрашивает. Всему, что он делает, я верю. Во-вторых, мы иррациональным способом друг друга понимаем. На площадке я примерно ему схему объясняю, мизансцену, и дальше он делает, и, как правило, мне второго дубля снимать не приходится. Я ненавижу этот тип артистов, когда артист «не понимает». Я считаю, что человек должен понимать всё, когда пришел сниматься в кино. Потому что кроме него перед режиссером огромное количество задач: движение камеры, освещение, массовка, искусственный дождь и т.д. В этой картине снег – стихия. Невозможно репетировать, потому что в лесу девственный снег. Репетиция разрушает эту девственность. Поэтому ты объясняешь задачу, стоя возле камеры, а потом актер уже делает это на чистом снегу. В этой картине я вообще не думал про другого артиста, кроме Пети.
— Сцены выживания в лесу изображены с конкретными деталями. При подготовке использовались какие-то источники, личный опыт?
— Да нет, какой личный опыт. Если брать «Выжившего» (2015) – я фанат этого фильма – то там нет такой проблемы. Во-первых, не было снега…
— И медведь не настоящий!
— … да и просто что-то оттуда взять: мне это в голову не могло прийти. Просто рационально размышляли. То, что под снегом остаются ягоды – вот он ест эти промёрзшие ягоды. Если вдруг рыба замёрзла – то можно взять и ножом её выковырять. Кстати говоря, Петя ест настоящую сырую промороженную рыбу. Если волк отощавший пытается прыгнуть на тебя, что ты сделаешь? Ты можешь попробовать столкнуть этого волка в костёр. И вообще, что такое в России лес? Если это рядом с комфортабельной базой, а ты с красивой девушкой на лыжной прогулке, то это прекрасный пейзаж. Если ты на войне в безлюдном лесу, без еды и палатки, то это смерть. И весь путь героя превращается в борьбу за жизнь.
— Последний вопрос. Вы не заканчивали киновуз, но сделать внушительную карьеру это не помешало. Какой совет можете дать молодым киношникам без образования, с чего начать?
— Ну, ничего я, думаю, оригинального не скажу. Самое первое – это, конечно же, надо любить кино. Если не любишь кино, то делать карьеру бессмысленно. Профессия очень тяжёлая, даже физически. Она амбициозная, и связана с уколами самолюбию. Надо, не обращая внимания, любить кино. Если в тебе что-то есть, то это проявится. Я окончил политехнический институт, и понял, что я не хочу никаким инженером в отделе работать, а хочу вот в кино. И подал документы на режиссёрский факультет, прошёл творческий конкурс, а потом сказали подавать документы. А в этих документах было написано, что я в прошлом году закончил дневной факультет ВУЗа, а по тем временам я был обязан отработать 3 года по специальности. Но, так как документы у меня были в руках, я ни в какой институт не попал, а пришел на Мосфильм. Им не хватало рабочих, и они взяли меня постановщиком декораций на киностудию. Оттуда всё и началось. На должности я не напрашивался, от должностей не отказывался. Это мое миропонимание, оно таким и остается. С этим миропониманием я как-то и пришел логическим образом в режиссуру. В нашей профессии трудолюбие и прилежание вроде необходимы, но они не являются решающими. Ты можешь быть трудолюбивым, прилежным, внимательно изучать материальную часть, но этого недостаточно. И в кино, собственно, практически все работы связаны с художественным воображением, с чем-то таким, что не поддается логическому осмыслению. Это то, что я называю «иррациональный путь». Он иррационален, потому что… ну, а как это? Рецептов нет. Если ты даже занимаешься точными науками, в любом случае твои изыскания подчиняются какой-то логике. Например, в химии есть закон Бойля-Мариотта, или Менделеева-Клапейрона: без коммуникации, без интернета, люди вывели одно и то же научное открытие. В науке сразу несколько человек могут прийти к одним выводам и результатам. В искусстве это невозможно. Ты дай сценарий трём разным режиссёрам – и будут три разных фильма.
Комментарии 3