31-го марта в российский прокат выходит японская драма «Сядь за руль моей машины» режиссера Рюсукэ Хамагути, которая покорила критиков на прошлогоднем Каннском кинофестивале и удостоилась там трех наград, включая приз за лучший сценарий. Анна Самойлова рассказывает об уникальном стиле картины и причинах, которые позволяют считать ее абсолютно нестандартной.
Театральный режиссер Юсукэ Кафуку после внезапной смерти супруги получает приглашение поставить в Хиросиме спектакль по пьесе «Дядя Ваня» Антона Чехова. Герой принимает предложение и начинает подготовку. Знакомясь с условиями работы, мужчина узнает, что ему предоставляется личный шофер. Хотя для Юсукэ уединенность в дороге чрезвычайно важна при подготовке к постановке, он все же соглашается на услуги водителя и отдает право управлять автомобилем очаровательной девушке Мисаки, которая комфортнее чувствует себя за рулем, чем дома. Кафуку набирает в труппу актеров, говорящих на разных языках. Постепенно между артистами, равно как и между хмурым пассажиром и его перевозчицей, выстраиваются новые связи, они находят точки соприкосновения друг с другом.
Фестивальный триумфатор Рюсукэ Хамагути («Асако 1 и 2») в фильме «Сядь за руль моей машины» превратил одноименный рассказ Харуки Мураками в обстоятельное кинополотно, в котором запечатлелся целый спектр людских страданий и сожалений о прошлом. Неторопливый темп картины позволяет исчерпывающе раскрыть все заложенные идеи и характеры переживших трагедию. Главное, что требуется от зрителей – полная вовлеченность в бессобытийный сюжет.
В «Сядь за руль моей машины» пространство кадра одухотворено утонченной поэзией быта. Человеческое дыхание растворяется в прохладном воздухе, а на коже героев играют солнечные лучи. Изображение пестрит палитрой цветов и уникальными формами. В первой половине картины Хамагути словно невзначай сталкивает голубовато-серые оттенки повседневного мира персонажей и красные акцентные пятна в интерьерах и пейзажах. Извилистость протяженных дорог, по которым едут герои, разрывается перпендикулярами зданий, стремящихся в небо, но при этом эти элементы не находятся в остром конфликте. Оппозиции даны лишь для того, чтобы показать красоту мира в ее многообразии: как и актеры в труппе, говорящие на разных диалектах, но объединенные общим делом.
Схожим образом развивается и сюжет. Несколько раз лента дает зрителям возможность ухватиться за детали происходящего, которые позже окажутся незначительными. Сначала мы узнаем о том, что Юсукэ медленно теряет зрение, из-за чего может показаться, что «Сядь за руль моей машины» — история о медленном угасании сил организма. Но спустя время персонажи перестают об этом говорить, словно этого не было. Через несколько мгновений после поставленного диагноза Кафуку обнаруживает свою жену в объятиях другого мужчины. Но это не становится началом страстного фильма о ревности и мести. Самая жестокая сцена картины разворачивается за кадром, не нарушая неторопливость происходящего. Хамагути создает несколько интриг, которые впоследствии не развиваются. Дедраматизированное повествование открывает возможность наблюдать за внутренними процессами, происходящими с героями, которые пытаются преодолеть свое одиночество и боль утрат. В одном из интервью режиссер упомянул, что его интересуют человеческие эмоции и возможность их запечатлеть.
В синтезе японской и русской культур и разрешается основной конфликт фильма, связанный с поиском взаимопонимания и общего языка. Творчество также является способом говорить. Покойная жена героя после интимной близости в полусонном состоянии рассказывала вымышленные истории о школьнице, тайно влюбленной в своего друга. Немая актриса, приглашенная на одну из главных ролей в постановку «Дяди Вани», общается с коллегами с помощью жестов. Пусть ее голос не слышен, она может выражать свои мысли и чувства иным способом, находя общий язык с окружающими.
Поиски языка являются лейтмотивом картины, причем языка взаимопонимания; возможности говорить друг с другом; диалога культур, в конце концов! Чеховское смирение, которым пронизаны последние строки «Дяди Вани» о долгой трудной жизни соединяется с восточной созерцательностью, что делает финал пьесы более светлым. Несмотря ни на что, мы все-таки будем жить дальше, находя в страданиях смысл и надежду на будущее счастье, которое кроется в самых простых вещах.
