16-го ноября на Netflix вышло «Чудо» – детективная драма Себастьяна Лелио. Чилийский режиссер, произведший фурор с оскароносной «Фантастической женщиной» (2017), стал снимать на английском языке. Юрий Кунгуров проверил, изменилась ли ситуация в лучшую или, напротив, худшую сторону.
В центре повествования, как любит Лелио – девушка. По традиции с поломанной судьбой и, так или иначе, притесняемыми правами. На этот раз время действия – 1862-й год, а героиня – медсестра с военным опытом. Либ (Флоренс Пью) приезжает в ирландское поселение, чтобы разобраться со странным случаем: 11-летняя девочка якобы месяцами ничего не ест – пищей ей служит «манна небесная». Совет, который дает Либ один из местных, поначалу кажется верным: «Докажите, что это чушь, и валите домой». Но расследование, конечно, займет почти целый фильм.
Героине предстоит столкнуться с грубостью и недоверием, в том числе со стороны нанимателей, несмотря на то, что задачу они ей доверили ответственную – выяснить, что происходит в семье девочки на самом деле, и не лгут ли родители. И режиссер, с присущей ему жесткостью, не даст нам забыть, в каком году происходит действие: пусть нрав у Либ стойкий, но уважительное отношение ей нужно попытаться заработать усилиями, которые мало кто ценит. В основу истории положен роман Эммы Донохью (по ее же произведению была снята знаменитая «Комната» Леонарда Абрахамсона), писательница участвовала в создании сценария. При этом качеством текста будто бы ограничиваются по большей части достоинства фильма. Детективная интрига разрешается не без сюрприза: вопрос «действительно ли девочка голодала?» обретет предсказуемый ответ, однако настоящая загадка таится в причинах.

Механизм «Чуда» состоит из подозрительно знакомых элементов, начиная с кастинга: мы привыкли видеть в «костюмных» амплуа Флоренс Пью и Тома Бёрка, играющего журналиста, который также ищет разгадку тайны девочки. Оба играют достойно, как всегда, но будто не вылезая из узнаваемых одеяний: в ее случае Корделии или Эми Марч, в его – Бентли Драммла или Федора Долохова. Отдаленное чувство дежавю вызывают многие режиссерские решения, включая самое примечательное из них – рамку, обрамляющую основной сюжет: во вступлении появляются съемочные декорации, а закадровый голос объявляет начало фильма, после чего мы погружаемся в историю. Лелио путает зрителя, когда чуть позже второстепенная героиня сломает «четвертую стену», посмотрев в камеру и заговорив с нами знакомым по начальной сцене голосом – можно подумать, что персонаж окажется ключевым в детективной интриге.
Образ, проходящий через весь фильм как фоновый, с одной стороны, становится зеркалом судеб женщин в картине – главной героини, которую мало кто слушает, и девочки, из которой сделали сенсацию вместо того, чтобы полюбить. Вот и не имеющий для сюжета явного голоса персонаж мог пройти мимо глаз зрителя, не заинтересовав его – мы как бы поставлены в позицию отрицательных персонажей. С другой стороны, слова закадрового голоса, звучащие в начале и конце фильма, намекают на наличие скрытого иного финала, ведь в действительности, а не в вымышленных историях (а изображенный в ленте случай объединяет в судьбе одной девочки судьбы множества голодавших «во имя веры» девушек того времени), все могло закончиться раньше и гораздо хуже. Правда, о предложенном режиссером опыте восприятия интереснее размышлять, чем, собственно, переживать и наблюдать, потому что появление в кадре съемочной площадки и обращение к зрителю приелись еще до того, как их применил Лелио – находкой служит скорее фрагментарность использования приема, который едва обращает на себя внимание при просмотре.
Еще одна характерная черта постановщика – повышенная физиологичность в деталях, будь то изображение вываливающегося изо рта девочки зуба или ночные ритуалы Либ, когда она принимает опиоиды и причиняет себе боль – помимо подчеркивания надломленности, физической хрупкости героинь придает происходящему какой-то ненужный оттенок девиантности: режиссер взирает на них одновременно сочувственным, но все равно объективирующим взглядом. Более того, после «Чуда» приходит в голову вопрос, нет ли отчетливой прагматичности Лелио в выборе тем: отразив трансфобию и переживание потери любимого человека («Фантастическая женщина») в действительно выдающемся фильме, принесшем ему международный успех, автор продолжил обращаться к острым темам, но они начали «съедать» художественную составляющую, как в картине о гомофобии в ортодоксальной общине («Неповиновение»). На подобные мысли наталкивает, естественно, не само обращение к этим темам, благородное и важное, но ракурс.

Женщины Лелио, оставаясь сложными, перестали быть «фантастическими», да и желание открывать новые имена у режиссера поугасло – если раньше он прославлял на весь мир чилийских актрис (Паулина Гарсиа за роль в «Глории» получила «Серебряного медведя» Берлинского фестиваля, Даниэла Вега – по какому-то вопиющему недоразумению – не забрала за «Фантастическую женщину» все награды мира), то теперь обратился к помощи звезд: Джулианны Мур («Глория Белл»), двух Рэйчел – МакАдамс и Вайс («Неповиновение»). И вот опять на месте звездная актриса, подобраны крепкая литературная основа и колоритное место действия: чувство вкуса Лелио сохранил, но дождаться чуда пока что не вышло.