24-го ноября на стриминг-сервисе Showtime состоялась премьера фильма «Люди» — экранизации одноименной пьесы Стивена Карама. Наделавшая шуму на родине картина наконец добралась до широкой публики — и оказалась невероятно актуальной историей о семейных ценностях и конфликте поколений. О том, как театральный материал ожил на киноэкране и почему эта лента может как врачевать, так и сжигать души — рассказываем в нашей рецензии.
День благодарения встречает Блэйков за семейным столом: праздновать собрались отец семейства, его пожилая мать, его жена, две дочери и бойфренд одной из них. Крепко сбитый фамильный стол, однако, оказался не у дел, ведь обстоятельства вынуждают эту компанию оказаться в трещащей по швам манхэттенской квартире. В неё только начали заселяться Бриджит (Бини Фелдштейн) и Ричард (Стивен Ян) — невротичная младшая дочь и ее потенциальный жених азиатского происхождения. Пока лампочки отказывают, а окна запотевают, этой группе Людей предстоит выяснить, какие секреты хранит каждый из присутствующих. И возможно ли при этом знании удерживаться за трещащие по швам семейные узы.
Титулованная бродвейская пьеса Стивена Карама оказывается донельзя живучей и под холодным взглядом камеры. Примеряя амплуа кинорежиссера, ее автор идёт на риск: на съёмочной площадке всякая театральная условность частенько мутирует в зрительские зевки. После Ингмара Бергмана и Мануэла ди Оливейры у нас долгое время не было мастеров, способных оживлять на экране сценическое действо, населять его визуальной образностью и киногеничностью. Бытует мнение, что недавний «Отец» (2020) Флориана Зеллера с Энтони Хопкинсом в главной роли «перевернул игру»: молодой драматург самолично экранизировал свою одноимённую пьесу и мгновенно затесался в число оскаровских лауреатов. Вслед за ним дебютирует и Карам, намеренный увлечь зрителя камерной историей о семье, пережёвывающей собственные раны и перверсии.
Конфликт начинает медленно разворачиваться перед зрителем ещё с первых кадров: отец семейства Эрик Блэйк (Ричард Дженкинс) скользит взглядом по прохудившимся стенам горе-квартиры своей дочери. Режиссёр деликатно намекает на неизжитые травмы мужчины, едва перешагнувшего порог среднего возраста и до одури боящегося одиночества. Его мучительно неясные сны оживают, когда он осознаёт, что не найдёт спасения от них ни в религии, ни в реальности. Новоприбывший зять советует Эрику шагнуть навстречу своим страхам, но Ричард ещё не знает, что глава семьи прячет за своим мнимым авторитетом.
Его мать — женщина преклонного возраста, окончательно впавшая в деменцию несколько лет назад. Обязанности по уходу за ней Эрик делит с женой Дидрой (Джейн Ходишелл), страдающей от артрита и от неблаговидных секретов мужа. В антагонизм с религиозностью супругов вступают их дети: и старшая Эми, и младшая Бридж мучаются от карьерных и романтических неудач, но предпочитают молитвам психотерапию. Дети давно сепарировались от родителей, но не истощили в себе потребность к диалогу. Другое дело, что завязать его становится все труднее, особенно, когда старшее поколение само страдает от невозможности высказаться. Диалоги, к слову, фееричны: чего стоит один лишь застольный тост Эрика о тщетности существования и сопровождающие его комментарии от всех присутствующих. Палитра характеров с помощью подобных реплик кристаллизуется в семейный портрет, помещённый в далеко не висконтиевский интерьер.
Место действия вторит происходящим распрям: лампочки меркнут одна за другой, через прохудившийся потолок струится вода, а сквозь стены слышится непрекращающийся стук. Саунд-дизайн огорошивает зрителя, помогает режиссеру выстраивать саспенс вокруг тревожных сцен, мимикрирующих под хоррор-эстетику. Звуки и шумы подчеркивают внутреннее одиночество героев: от вакуумов, образовавшихся внутри каждого из них, лопается свет и саднящим звоном в ушах трескается побелка. Тому же служат и мизансцены, перекочевавшие из театральной практики, но оживающие благодаря возможностям камеры цепляться за детали и отделять героев друг от друга с помощью причудливых ракурсов.
В финале фильма вся семья покидает квартиру. Не строем, конечно, но все, кроме Эрика, выходят под снегопад. Тот же, оставшись в погружённом во мрак жилище, пытается отмолить собственные грехи, глотая слёзы и сотрясаясь от страха перед одиночеством. Стивену Караму удалось не только повторить художественный успех Зеллера, но и задать вектор на принципиально новое прочтение классической истории семейных неурядиц; дрязг, способных погасить весь свет вокруг. Автор не сомневается: только в темноте каждый из присутствующих сможет приглядеться к той искорке, что затравленно мечется внутри его близких. Быть может, собравшись воедино, эти источники болезненного света воспылают согревающим пустоту костром. Или, возможно, взорвутся. Раз и навсегда.
