2-го февраля в российский прокат выходит драматическая картина «Гнев» – сопроект России, Ливана и Германии. Полнометражный дебют Марии Ивановой стал очередной вехой в ее многолетних попытках навести мостики между разными традициями и культурами. Интернациональный продюсер, а по совместительству глава первого фестиваля российского кино в Ливане, – она сняла леденящую кровь историю о взрослении девушки в условиях угроз войны и терроризма. О том, какие испытания подсовывает героине жизнь, читайте в рецензии Сергея Кулешова.
Живописные ливанские пейзажи прячут уютную деревушку, в которой живет семья Иды (Манал Исса). Мать (Жюлия Кассар) журит ее за отсутствие интереса к домохозяйству, отец (Хуссам Сабба) поддерживает в ней страсть к рисованию, а младший брат беззлобно озорничает. Идиллический быт, тем не менее, «заминирован»: в дом семейства попадает бомба. Гибнет брат Иды и, пока раненному отцу требуется круглосуточная опека, ее мать скатывается в горе и алкоголизм. Благо, добродушный дядя (Мохамед Акил) даёт девушке ключи от своей квартиры в Бейруте и она сбегает от родителей, ведомая мечтами о счастье.
Подрабатывая официанткой, Ида сталкивается с Хансом (Орельен Шоссаж) – импозантным мужчиной из Парижа, приехавшим на восток работать. У них закручивается роман и девушка, очарованная первой любовью, не сразу замечает странности в поведении избранника. Сперва он разыгрывает сцены ревности, затем – принуждает ее отказаться от ислама и навсегда забыть о семье. Ида слишком поздно понимает, что стала жертвой манипуляции группы радикалов, рассчитывающих использовать ее, как живое оружие.
Не в первый раз российские кинематографисты, вступая на тернистую тропу копродукции, обращаются к теме террористической угрозы. Достаточно вспомнить громкий «Профиль» (2018) Тимура Бекмамбетова – скринлайф-эксперимент, рассказывающий о внедрении британской журналистки в систему «Исламского государства» (запрещённого на территории РФ). Но то была трансляция, скорее, западного сознания, подвергаемого атакам извне. «Гнев» синтезирует в себе боль раздираемого изнутри Востока, его измученного безвинными потерями гражданского населения.
«Бейрут – это Париж Ближнего Востока», – заявляет Ида, а режиссёр, монтируя панорамные виды пляжа с узкими центральными улочками, доказывает это зрителю. В столице Ливии ещё клубятся призраки вчерашней войны (в кадре то и дело мелькают раскуроченные здания и побитые витрины), но их тщательно скрывает по-европейски благоустроенный быт мегаполиса. Приехавшая из предместий Ида с тщанием фиксирует городские виды в своём скетчбуке, однако это не помогает ее юному сознанию не заблудиться в его искаженных трагедиями контурах. Не работает даже ее мантра о силе ливанского народ: в конце концов, с опасностью она оказывается один на один, неподготовленная и сломленная.
В персонаже Орельена Шоссажа воплощаются все черты заправского абьюзера. Сперва он исключительно чуток и галантен, а затем умело чередует эти качества с маниакальными приступами гнева и насилием. Что-то прячется в самой психофизике актера, но причину отчасти стереотипного выстраивания образа стоит искать в области художественной задачи. Режиссеру важно, чтобы зритель моментально заподозрил в Хансе какую-то червоточину, что позволит накрепко связать аудиторию с героиней: мы либо бесимся от того, что за романтической дымкой ей не видна опасность, либо сопереживаем из-за крушения очередной ее мечты. В финале, разумеется, Ида взглянет на события под новым углом, однако ретроспекция от боли не избавляет.
Ида, ее мать, ее дядя, ее соседка, да и весь ливанский народ показаны травматиками. Вместо почвы под ногами – выжженная земля, вместо гуманитарной помощи – алкоголь и взрывчатка. Однако Иванова упоению безнадегой предпочитает светлый взгляд в будущее. Никакой «ошибки выжившего» – только скупая воля к бытию, ортодоксальный гуманизм. Ида высчитывает на входной двери дни, в которые кавалер не осчастливил ее визитом, а в финале, преодолев фактически тюремные объятия квартиры, ведёт отца по холмистой дороге родной деревни. Граница пролегает не между интерьером и экстерьером, но в сознании героини. Уцелев во время взрыва семейного очага, она проходит своеобразный мученический путь, испытание надеждами, дабы раствориться в своих близких и шире – в своём народе.
