В рамках 45-го Московского международного кинофестиваля показали новую картину Владислава Козлова – нашего американского экспата, много лет работающего в Штатах в качестве актера и постановщика. Пока в его фильмах с охотой снимаются Шерилин Фенн и Франко Неро, просвещённая публика и критики хватаются за головы, пытаясь подобрать ключи к этой ни на что не похожей режиссуре, сочетающей примитивизм и масштабность, дилетантство и очарованность «большим стилем». Сергей Кулешов ищет в «Немой жизни: Истории женщины в черном» свидетельства подлинного хендмейд-величия и пытается понять, почему Козлову так хотелось показать эту ленту Дэвиду Линчу.
В начале 2000-х горстка энтузиастов, снимающая документальный фильм об эпохе золотого Голливуда, ловит на камеру легендарную «Женщину в черном». Более 70-ти лет эта леди приносит красную розу на могилу Рудольфа Валентино – секс-символа немого кино, внезапно погибшего на самом пике славы. И вот, в очередную годовщину его смерти, документалистам удаётся сократить расстояние с полумифической особой под чёрной вуалью и даже начать записывать с ней интервью. Пока в рассказе уже пожилой леди (Терри Мур – «Второй шанс») киношники находят вдохновенные, но сомнительные подробности гибели актера, где-то в пространстве пост-бытия дух Валентино (Владислав Козлов), сидя в кинозале, вспоминает собственную мать (Изабелла Росселлини – «Синий бархат») и перипетии своей богатой на события, но в целом несчастной судьбы.
Идею рассказать историю секс-символа 1920-х Владислав Козлов пронёс через всю жизнь. Ещё в детстве родители показали ему легендарного «Шейха» (1921), который в своё время заставлял женщин впадать в экстаз при появлении Валентино в чалме. Кроме портретного сходства с кумиром Козлов перенял от того звериную упёртость: как и Рудольф, некогда преодолевший кордоны голливудского расизма (итальянцы в 1920-х могли играть характерные роли антагонистов, но никак не главных героев), режиссёр поборол детское заикание и провинциальную робость, ещё юношей уехав в Америку, дабы обрести себя на «фабрике грёз».
Он побывал статистом и монтажером на чужих проектах, работал с Робертом Де Ниро и Франко Неро, снял, наконец, фильм «Имморталист» – причудливый по киноязыку и актерским работам. Критики отмечали, что он наследует одновременно Дэвиду Линчу и Уильяму Уайлеру, сочетает визуальную эклектику с традиционным подходом к нарративу. Над «Немой жизнью…» Козлов трудился – даже страшно подумать – с 2006-го года: именно тогда на голливудском кладбище состоялся показ «коротыша» «Мечты Рудольфа Валентино» (2007), лёгшего в основу полного метра. Полтора десятка лет мытарств с производством и поисками финансирования привели-таки режиссера и его многострадальную команду к реализации проекта.
Первое, что бросается в глаза при просмотре «Немой жизни» – стилистическое разнообразие визуального ряда, его гипертрофированная эклектичность. Документальная манера сменяется игровой, ч/б зачастую бесшовно перетекает в цвет, герои так и норовят пропасть из фокуса. Звук может резко исчезнуть и даже ткань 2000-х способны разорвать винтажные интертитры. До абсурда патетичная музыка и слащавый рапид накладываются на эпизоды очередных любовных приключений юного Валентино (до Голливуда он работал жиголо при светских дамах). Не отходя от канонов классического сюжетостроения, Козлов тут и там ставит зрителю подножки, заставляя того гадать, чем вызваны те или иные выкрутасы с формой.
«Немая жизнь» – это исследование природы мифотворчества, попытка извне взглянуть на то, как друг на друга наслаиваются истории отдельных людей, сообществ и эпох. Пока журналисты, внимая исповеди «Женщины в черном», стремятся отделить зерна от плевел, Валентино водит нас по лабиринтам своей памяти и тем самым указывает на множество противоречий в рассказе героини Терри Мур. А кто, в свою очередь, возьмётся уверенно утверждать, что биографы актёра, сводящие большинство его проблем к болезни (немало убеждённых в том, что «главный сердцеед» Голливуда много лет страдал от сифилиса), менее точны, чем его бесплотный дух? История «Женщины в черном» может потерять в правдивости, но, по степени внутренней сопричастности с судьбой Рудольфа, готова посоперничать как с соответствующими абзацами из учебников по истории кино, так и с воспоминаниями ближайшего окружения звезды.
Вот и сам автор, конструируя свою версию жизнеописания Валентино, неизбежно курировал курс собственного мифа. На секундочку – именно Козлов подарил свою внешность (а голосом сработал неподражаемый Франко Неро) и купающемуся в лучах славы, и погружающемуся в прошлое Рудольфу (молодую итерацию актера воплотил Далтон Кир). Укладываясь в образе своего героя на операционный стол, автор почувствовал недомогание и уже сам на время вступил на границу между жизнью и смертью: после съёмок этой сцены он попал в больницу и ещё 5 лет после этого проходил реабилитацию.
Сценарий сличался с материей жизни и на уровне каста. Здесь блистают не сходящие с экрана звезды прошлого, играющие ещё более почтенных титанов Голливуда. В роли «женщины в черном» – Терри Мур, получившая всемирную известность в 40-х и 50-х годах прошлого века за роли в фильмах Элиа Казана и Джона Франкенхаймера. У бывшей жены великого летчика Говарда Хьюза (прототипа героя ДиКаприо из «Авиатора») имеется даже номинация на «Оскар» за актёрскую работу в «Вернись, малышка Шеба». Да и брак с гением, как оказалось, помог при подготовке к образу «женщины в черном»: в идущем с экрана голосе 94-летней Мур слышатся нотки трагической ностальгии, обожание и разочарование и в днях минувших, и в человеке, пробурившемся сквозь всю ее жизнь.
Две музы Дэвида Линча – Изабелла Росселлини (встречалась с мэтром и блистала у него в эталонном «Синем бархате») и Шерилин Фенн (прославилась благодаря роли Одри Хорн в сериале «Твин Пикс») – сыграли, соответственно, мать героя и его первого продюсера. Родительница Валентино, не шагающая, но левитирующая по пляжу навстречу камере, появляется только в воспоминаниях Рудольфа, обрамляя его одиночество. Сам Козлов связывает этот образ с тоской по собственной матери, с которой на момент съёмок он не виделся около 20-ти лет. Прототип героини Фенн – первая женщина-продюсер Голливуда и большая кинозвезда Алла Назимова – некогда открыла для Валентино дорогу к славе. Так и Шерилин, появившись в титрах «Имморталиста» (2021), дала Козлову возможность набрать дополнительный разгон на этом этапе карьеры.
Росселини, Фенн, сновидческий Лос-Анджелес и запутанный стилистический узор… Не нужно иметь семи пядей, чтобы понять, кто, любезно хихикая, «наследил» в творчестве Козлова. Быть может, режиссёр «Немой жизни» и сам стал элементом густой мифологии Дэвида Линча: кому, если не автору «Малхолланд Драйв» (2001) и «Внутренней империи» (2006) сочинять историю о заике из России, приехавшем на бульвар Сансет ставить фильм о красавце-сифилитике и в итоге потерявшемся в дебрях чужой судьбы. Сквозь дымку проступает этот фанатик, напяливший костюм Валентино в том самом кинотеатре, где некогда состоялась премьера последней картины Рудольфа – «Сын шейха» (1926). Высокий пафос и нелепица в этом пространстве уравнены в лучших традициях Линча. Немудрено, что лента Козлова привела его, по словам автора, в восторг: так ярмарочный кукловод, поддав портвейна, хохочет, обнаружив, что его питомцы и без шарнир отыгрывают представление.
Пока через актёров и постановщиков соединяются эпохи – немой, «золотой», «новый» и современный периоды Голливуда – что-то оказывается сломано в самом принципе рассказа истории. Упомянутая мешанина из жанров отменяет возможность воспринимать «Немую жизнь» как байопик. Это мокьюментари, докудрама, метамодернистское эссе – что угодно, но не складный экскурс в трагедию легенды. Фильм Козлова если и можно продать зрителю, то как пример автобиографии, мастер-класса по успеху с тривиальным содержанием внутри и обезумевшей формой снаружи. Художник распинается в любви к кумиру, а скрытый в нем вандал велит публике любоваться собой. Обаятельное сочетание для magnum opus!
Комментарии 1