25 февраля компания «Русский репортаж» продолжит выпускать в российский прокат отреставрированные версии культовых фильмов Ларса фон Триера. В прошлом месяце на больших экранах можно было увидеть «Рассекая волны» (1996) и «Самого главного босса» (2006), а сейчас очередь дошла до «Мандерлея» (2005) и «Эпидемии» (1987), одной из самых ранних картин датского провокатора. «Эпидемия» входит в так называемую «трилогию о Европе», которую Триер сочинил вместе с драматургом Нильсом Вёрселем. Егор Луканин решил вспомнить, как одна из самых неординарных лент режиссёра сочетает в себе мокьюментари, оммажи Тарковскому, ужас и фарс.
В «Эпидемии» Ларс фон Триер и Нильс Вёрсель играют роли как бы самих себя — двух творческих партнёров, долгие годы работающих над сценарием фильма «Полицейский и шлюха» (сюжетные детали вымышленной ленты до боли напоминают о дебютном «Элементе преступления» фон Триера). По нелепой случайности сценарий ленты оказывается уничтожен, а представитель Датского киноинститута уже через четыре дня должен его прочесть. В итоге два автора-разгильдяя решают написать совершенно новый текст, историю о смертельной эпидемии и храбром докторе Месмере (его тоже играет Триер), который неосознанно распространяет смертельную заразу.
Именно в «Эпидемии» наиболее явно проглядывается дуализм Триера как автора: в фильме соседствуют два разных творческих метода постановщика. Экспрессивная история о докторе Месмере, наполненная визуальными отсылками к фильмам Тарковского, идёт бок о бок с болтливым и несфокусированным рассказом о двух кинематографистах, в котором датчанин впервые начинает движение к легендарной «Догме-95». Кажется, что сцены о двух горе-творцах сняты и срежиссированы так же неряшливо, как Нильс и Ларс относятся к своей работе, — чёрно-белое изображение, рваные склейки и бесконечные разговоры обо всем подряд, лишь изредка переходящие в обсуждение претенциозного сценария. Здесь же в первый раз в творчестве Триера появляется и Удо Кир, рассказывающий душераздирающую историю о временах Второй мировой войны.
И когда на контрасте с линией написания сценария мы видим фрагменты истории о докторе-альтруисте, «Эпидемия» превращается в своего рода разоблачение авторского эго. Для Триера это некий вариант «8-ми с половиной» (1963), экскурс в собственный творческий процесс, уходящий в тупик. «Фильм в фильме» входит в резкое несоответствие с линией о его создании: наполненные трагизмом и пафосом кадры, кратко пересказывающие «Чуму» Камю, начинают вызывать ухмылку, когда они перемежаются безделием и пустым трёпом Нильса и Ларса. Собственно, никогда метод смешивающего экстремальные интонации датчанина не был и не будет представлен столь явно и оголенно.
Впрочем, несмотря на всю иронию повествования, «Эпидемия» не зря входит в первую из трилогий Триера, весьма серьёзный триптих об исторической памяти Европы, куда также относятся «Элемент преступления» (1984) и «Европа» (1991). Её основные мотивы — гипноз и историческая травма — поднимаются в «Эпидемии» столь же ярко, как и в других двух фильмах тандема Триера и Вёрселя. Путешествия по историческим архивам, вышеупомянутая сцена с Киром — всё это сначала кажется фоном для сумасбродного датского мамблкора, но память поколений настигает зрителя в финале. Через гипноз.
Финальные десять минут «Эпидемии» устанавливают незыблемую связь между настоящим, прошлым и вымыслом. В середине фильма Ларс и Нильс, попивая пиво, рисуют схему будущего фильма с непременным шоком и откровением в конце. Они приходят и в финале «Эпидемии», когда четвёртая стена окончательно перестает существовать: вымысел становится реальностью, а смешное становится страшным (и наоборот). Молодой Триер, предстающий на экране в двух ипостасях, с самого начала знал, как по-настоящему изощрённо играть со зрителем.
Комментарии 3