Фаворит Каннского фестиваля-2022 появится на экранах российских кинотеатров уже 1-го декабря. «Треугольник печали» – новая работа шведа-провокатора Рубена Эстлунда, автора заметного «Форс-мажора» (2014) и по-настоящему громкого «Квадрата» (2017). За второй фильм режиссёр некогда получил «Золотую пальмовую ветвь», а в этом году оформил «дубль», выдав взыскательному жюри еще одну злую сатиру на современное общество. Во что вылилась очередная попытка по-бунюэлевски эпатировать зрителя – в новую классику или в натужное упражнение в остроумии – разбирается Сергей Кулешов.
«Русский капиталист и американец-марксист на круизном лайнере за $400 млн» – сюжет для хулиганского мюзикла, или начало анекдота? А если шутка начинается с абсурдной ссоры парочки, с возмущения Карла (Харрис Дикинсон), который разбирается почему Йайа (Чарлби Дин) сама взялась закрыть счёт в ресторане? И какой горе-нарратор возьмётся смеяться над закулисьем модельного бизнеса, над разницей между H&M и Balenciaga, чтобы затем смаковать историю кучки богачей, попавшей на необитаемом острове под патронаж уборщицы сортиров? Если атака сомалийских пиратов – это сетап, то почему панчлайном становится разыгрывание ток-шоу «Последний герой» с детективным расследованием вокруг пропавшей пачки соломки и убийством животных?
Когда Рубен Эстлунд попросил вручить каннским зрителям пакеты для рвоты, никто не удивился. Он уже упер с шумом пальмовую ветвь прямиком с лазурного берега: «Квадрат» был заправской провокацией, стебом над индустрией совриска, в которой автору виделась модель расслоенного европейского общества. В фильме, конечно, был пунктирный сюжет (у куратора музея крадут бумажник и мобильный, и он отправляется в квартал мигрантов на поиски), но на первый план выходила едкая ирония режиссера, показывающего – через набор абсурдных ситуаций – всю неустроенность капиталистического строя. «Галеристы продают воздух», – заявил Эстлунд, и сам же, будучи трикстером, выставил свой бунт на продажу. Главный приз центрального европейского фестиваля должен был совсем развязать руки этому духовному наследнику Луиса Бунюэля и Жана-Люка Годара.
Треугольник печали – это обозначение морщин от нахмуренных бровей. Его примеряет герой картины Карл, приходящий на модельный кастинг и вынужденный изображать то представителя H&M – улыбка до ушей, объятия с коллегами, – то амбассадора Balenciaga с томной серьезностью на физиономии. На лице зрителя, по замыслу Эстлунда, такие фортели должны происходить на протяжении всего фильма: «Треугольник печали» работает по принципу хорошего аттракциона, подбрасывающего аудиторию на изгибах рельс. А у ковбоев на американских горках, как известно, реакция разная: кто блюет, а кто орет от восторга.
Картину рубит напополам незабываемый эпизод званного ужина с капитаном. Похмельный Вуди Харрельсон усаживает гостей, среди которых мирная супружеская пара стариков-британцев, торгующих оружием, милый финский программист, втюхавший неназванной корпорации орудие смерти, и прочие экспонаты светского паноптикума. Прихоть одной из пассажирок, заставившей весь персонал нырять в воду, привела к подаче испорченного желе и протухших устриц. Прихоть режиссера Эстлунда привела к штилю за бортом и, соответственно, к тянущемуся, как зубная нить, потоку рвотных масс и испражнений, лакирующих белые скатерти. Через 15 минут капитан запрётся в рубке с пьяным русским, включит бортовой микрофон и начнёт сыпать цитатами Карла Маркса. Еще через 10 минут англичан-оружейников подорвут на гранате сомалийские пираты, а кучка богачей прибьётся к необитаемому острову и поступит в услужение к единственной добытчице – уборщице Эбигейл (Долли Де Леон). В конце концов, она теперь капитан и – даже если на горизонте замаячит спасение – отказываться от этого не намерена.
Экскурс в «Треугольник печали» – это не пересказ набора абсурдистских сценок, а попытка попасть в зазор между ними. Когда в финале «Форс-мажора» Эстлунд цитировал «Скромное обаяние буржуазии» (1972) Бунюэля, подчеркивая глубинную сюрреальность сознания среднего класса, он все ещё страдал от морализаторства, пытался поиграться с нравственным камертоном. В «Треугольнике…» швед уже абсолютно безжалостен и к европейским бонзам, и к их обслуге, он просто ставит на их смехотворной территории комфорта печать апокалипсиса.
Зрелище обескураживает, пусть и отдаёт вторичностью: в «Призраке свободы» (1974) и «Теореме» (1968) уже горел синим пламенем мир богатых и бедных пустот. Эстлунд ценен как раз тем, что поперся с буржуазной критикой в альма-матер истеблишмента, на Набережную Круазет. И теперь его веселая панихида по человечеству, которое в силу своей природы не сможет отказаться от кастовости, звучит лебединой песней. Потому как даже доводящее до спазмов глумление над успешностью принесло ему более чем завидный успех (две подряд Каннские ветви). Чем этот самый триумф и нивелировало, чем, хочется надеяться, отвратило других авторов от абсурдизма, как от отмычки к нашей действительности.
Рубена Эстлунда, при всех кинематографических достоинствах «Треугольника…», к которым можно отнести изобретательность в композиционном решении (лента разбита на три части, разные по динамике и центральным героям, но дополняющие друг друга по содержанию), губит слезоточивое упорство. «Говорить о деньгах не сексуально», – утверждает героиня Чарлби Дин (сама молодая актриса трагически погибла от болезни после завершения съёмок) в начале фильма. Точная фраза; жаль, что ее автор превращает критику капитализма в мантру и спустя треть картины (хронометраж, на всякий случай, составляет 2 часа и 30 минут) шутки про Rolex и пачку соломки перестают возбуждать. Эстлунд пытается работать по заветам Сергея Эйзенштейна: увеличивает напор, выкручивает вензеля, через аттракцион вбивает в голову зрителя одну четкую и доходчивую мысль. И все работает, как швейцарские часы! Правда, все всё поняли уже давно и надолго.
Стоя на плечах гигантов, автор «Треугольника печали» подарил нам ярчайшее киновпечатление, одно из самых запоминающихся за этот год. Если ради этого эффекта стоит принять на веру слова Брюса Ли об опасности тысяч повторений одного удара – так тому и быть. Будет любопытно взглянуть на то, как Эстлунд начнёт с той же яростью бить по чему-то более конкретному. Скажем, по себе любимому, по принятому богемой художнику, получающему овации от тех, кому он выписывает смертельные диагнозы. Стоп… или это тоже где-то было?
Комментарии 2