25 февраля в российский прокат выходит «Пугало» Дмитрия Давыдова — фильм-триумфатор «Кинотавра»-2020, окончательно выдвинувший современный якутский кинематограф на передовые позиции. Матвей Шаев делится своими впечатлениями от картины, а заодно рассказывает о творчестве Давыдова, сравнивая его с другими режиссёрами (не только с Балабановым).
Главную героиню «Пугала», деревенскую шаманку с длинными чёрными волосами и презрительным взглядом (Валентина Романова-Чыскыырай), боятся и ненавидят все местные жители, однако раз за разом, стоит только случиться несчастью, они идут к ней за помощью, поднося дары — еду, водку, дрова. Для Пугала сила излечивать людей не дар, а проклятие, но также раз за разом она исполняет их просьбы, в глубине души осознавая, что никто не может помочь ей, даже местный участковый (Анатолий Стручков), которому она при каждой встрече настойчиво напоминает о каких-то поисках.
«Пугало» — третий полнометражный фильм Дмитрия Давыдова и, вероятно, лучший: при всей лаконичности истории краски сгущаются до предела, драматургия, нанизываемая на загадку о прошлом Пугала, становится жёстче, а приёмы — точнее. Хотя воспринимать его в отрыве от остальных не только не хочется — наоборот, крайне желательно держать в голове предыдущие картины, потому что вместе они образуют своеобразную трилогию, по-хорошему напоминающую о подобных опытах режиссёров XX века (это и Бергман, и Антониони, и Кесьлёвский, и много кто ещё). Её можно назвать по-разному: трилогией одиночества, трилогией жертвы, трилогией смерти, «семейной» трилогией. Все эти, конечно же, условные обозначения будут в равной степени справедливы для творчества Давыдова.
Даже названия фильмов, каждое из которых по-своему загадочно, выстраиваются в один ряд: помимо «Пугала» Давыдов снял «Костер на ветру» (2016), его дебют, и «Нет бога кроме меня» (2019), сюжетно и стилистически напоминающий трагикомедию Бориса Хлебникова «Сумасшедшая помощь» (2009), под руководством которого жюри и присудило победу «Пугалу» на «Кинотавре». Это решение, при всех достоинствах картины, может быть, более общее и символическое: наконец-то признать за якутским кинематографом статус одного из самых интересных и значимых явлений в отечественной киноиндустрии (ещё в 2018 году на ММКФ якутская притча «Царь-птица» стала главным призёром) и сделать это при помощи фильма, отражающего не просто повседневный быт жителей Якутии — на экране сосредоточенные герои Давыдова пьют чай (или водку), едят, мастерят, чинят и вообще постоянно заняты делом, — но и само недоступное, самобытное мистическое состояние далёкого края, куда не доехать – не допрыгать, а только и добраться по воздуху, самолётом.
Несмотря на то, что якутское кино славится своими жанровыми фильмами (и хоррор, в частности, — одно из самых популярных направлений), природа мистического триллера, как сейчас позиционируют «Пугало», обманчива. То же самое можно сказать и про «Костер на ветру», от которого вместо камерной истории о прощении можно было ожидать практически вестерновский сюжет о мести и насилии. «Пугало» — это не нечто вроде последних примеров, как принято говорить, «elevated horror’а» от студии A24, хотя звуковое оформление и музыка Сергея Ярмонова здесь более пугающие, чем в предыдущих фильмах Давыдова, а сам процесс излечения представляет буквальное «высасывание» злых духов из тела человека, выглядящее почти по-вампирски — не эротично, но по-звериному дико.
Нет, «Пугало» — это в первую очередь история о Чуде и Жертве, каких кинематограф знает немало: начиная от фильмов Дрейера, также изображавшего замкнутый на себе мир с героиней-мученицей или странными, сверхъестественными событиями («Страсти Жанны д’Арк» и «Вампир: Сон Алена Грея» соответственно), или «Рассекая волны» (1996), в сексуальной теме которого есть и параллели с телесным шаманским обрядом, и гонениями юродивой, и заканчивая «Островом» (2006). Так, в «Пугале» есть сцена с излечением заикающегося ребёнка, напоминающая об аналогичном эпизоде с «костыликами», и уход в белизну после последнего кадра, как и у Лунгина.
Чудо трудно принять (потому жители, деланно сомневающиеся в возможностях отшельницы, и боятся её) и невозможно удержать в каких-либо рамках. Для него, к примеру, не существует социальных условностей: поэтому фигуры врачей и полицейских, часто появляющиеся у Давыдова и пытающиеся регулировать всё по условиям нормы и порядка, терпят неудачу на фоне «нестандартных» геров-мучеников, делающих всё по-своему, вопреки любому институту. Чудо не терпит даже рамок кадра, поэтому режиссёр каждый раз так деликатно скрывает или вовсе обрывает сцены «лечения»: не положено.
Большое одиночество героев-изгоев в фильмах Давыдова и вместе с тем их суровая решительность и неизбежное принятие своей судьбы роднит их с кинематографом Балабанова. Некоторые из них на виду: так, у Давыдова есть короткий метр «Река» (2019), своим названием напоминающий о печальной попытке Балабанова снять фильм о колонии прокажённых в Якутии XIX века. Врачевание болезни и невольное заражение ею (Пугало буквально забирает недуги себе, поглощая их, после чего мучается сама) на фоне зимних просторов вызывает в памяти доктора Полякова из «Морфия» (2008), взявшегося спасать сельских жителей, но в итоге потерпевшего неудачу. Именно в котельную к кочегару, такому же балабановскому персонажу, ходит Пугало, чтобы залечить раны водкой, и кочегаром устраивался Руслан, герой «Нет бога кроме меня». К «Брату» — куда же без него — отсылает тема провинции и «злого» города, куда приходится переехать Руслану и где в итоге окончательно ломается Пугало, решившаяся после этого на последнюю жертву. Наконец, фраза «я тоже хочу» могла бы стать девизом любого героя Давыдова.
Но в «Костре на ветру» и «Пугале» именно смерть и даёт спасение и надежду в финале: может быть, эти фильмы действительно невольно продолжают друг друга, и нелюдимая шаманка, прихрамывающая из-за разных валенков, запивающая горе водкой и обладающая большим даром (то есть талантом) — это своеобразная реинкарнация деда из «Костра на ветру», такого же прихрамывающего, запивающего горе водкой и обладающего большим талантом, который и кормит его, — он вырезает из дерева шкатулочки.
Для многих главных советских режиссёров кино стало только второй профессией: Панфилов и Абдрашитов, например, пришли из химиков, Авербах — из медиков, тот же Балабанов несколько лет отслужил военным переводчиком и частично отразил свой опыт в «Грузе 200» (2007). Давыдов, теперь уже бывший учитель, совмещавший съёмки фильмов с работой в школе и, как и его герои, обладающий талантом, тоже наверняка не обходится без этого. По крайней мере, его фильмы рассказаны без назидательной интонации, без деления на плохих и хороших, и напоминают о простых, но фундаментальных вещах: любви, смерти и жизни.
