В день рождения большого артиста Джона Малковича мы решили вспомнить о главной – во всех смыслах – его роли в карьере: фильме «Быть Джоном Малковичем» (1999), который запомнился зрителю в качестве одного из самых смелых актёрских перформансов в истории мирового кинематографа. О том, что стоит за хулиганской выходкой режиссера Спайка Джонса и сценариста Чарли Кауфмана – читайте в нашей статье.
Вообще-то «Быть Джоном Малковичем» произвёл эффект разорвавшейся бомбы уже в год выхода – несмотря на тот факт, что 1999-й стал одним из самых насыщенных периодов в американском (да и мировом) кинематографе, фильм Джонса сразу заметили и оценили. Его выход в прокат сопровождала блестящая пресса, ему выделили 3 номинации на «Золотой глобус», а постановщика моментально записали в современные классики. Находились, конечно, пуристы, которые утверждали, что за формалистским экспериментом сценариста Чарли Кауфмана и режиссера Спайка Джонса проглядывает холодный постмодернистский концепт, растягивающий до полного метра пародийный видеоклип.
В «Быть Джоном Малковичем», как и во всех последующих фильмах Джонса и Кауфмана (не так уж и важно – сольных или совместных), заметен интерес автора к маске, а не персоне; к тому, кем человек видит себя со стороны, но не тому, кем он является на самом деле; здесь невозможно «быть» – только «казаться», и два этих состояния всегда связывает длинная нить глубинных психологических патологий, нарратив, скрученный в лабиринт изломанного человеческого сознания. Так было и в «Адаптации» 2002-го (о том, как произведение сожрало своего автора), и в «Вечном сиянии чистого разума» 2004-го (о попытке выжечь всё рациональное из определения самого иррационального чувства на свете), и даже в «Она» 2013-го (о том, как цифровой бум запустил кризис социальных коммуникаций).
Герои Джонса и Кауфмана – отщепенцы, романтики, подавляемые равнодушной средой, и кукольник Шварц в исполнении Джона Кьюсака до сих пор остается самым жалким и забитым из всех. «Быть Джоном Малковичем» производит чарующе жуткое впечатление. Это самый страшный – в шаге от мизантропии – фильм Джонса: не менее отталкивающе, помимо Шварца, прописана его жена Лотти (её сыграла Кэмерон Диаз, как и Кьюсак, изуродованная при помощи причёски и комплекта безвкусной одежды), и ушлая антрепренёр по экскурсиям в голову актёра Максин (Кэтрин Кинер), и сам Малкович, изображённый в карикатурной манере утонувшим в профессиональной рутине нарциссом.
Понятно, что идентичность главных героев размыта через влечение к знаменитости, чему-то универсальному, а значит по определению выходящему за рамки индивидуального восприятия – тут, разумеется, вспоминается Карл Юнг, но, пожалуй, никто ещё не интерпретировал его модель столь же радикально, как Джонс. В определённый момент мутирует даже ориентация Лотти и Максин, которые начинают чувствовать друг к другу выраженное сексуальное влечение, а в финале уже воспитывают общего ребёнка – и если в 99-м подобный выверт воспринимался в качестве эпатажного форса, то сейчас многим может померещиться пророческая сатира на токсичный феминизм, исключающий из патриархальной модели семейных отношений мужчину.
Подобная амбивалентность (как наполнения, так и стиля) наиболее полно раскрывает ключевой мотив картины – парадокс кукловода: дёргающий за ниточки рано или поздно и сам обнаруживает себя в подвешенном состоянии. Шварц, полностью подавивший волю Малковича, но оказывающийся послушной куклой в руках у Максин. Максин, подчинившая себе всех вокруг, но страдающая от абьюзивных наклонностей всех без исключения своих партнёров (даже Шварц, прославившись, отводит ей роль смиренной домохозяйки). Лотти, в какой-то момент сломившая волю Шварца, но добрую часть времени проводящая в клетке, пока её муж в теле Малковича сексуально удовлетворяет Максин. Наконец, Малкович, который, как и любая кинозвезда, принадлежит всем, кроме самого Малковича. Можно сказать, что единственные, кто сумели сохранить свою идентичность – это сами Кауфман и Джонс; кукловоды, из чьих нитей едва не соткался новый американский интеллектуальный кинематограф.
Комментарии 2